А.Е. Зимбули

г. Санкт-Петербург

«Клянусь быть преданным и
достойным защитником своей Родины»
Из текста Военной присяги РФ

«Хорошее воспитание – это умение
скрыть, что вы очень высокого мнения о
себе и очень невысокого о своём собеседнике»
Марк Твен

Если вы уронили своё достоинство,
сделайте вид, что это не ваше
Геннадий Малкин

Не дай мне Господи, духа
праздности и уныния. А остальное
у меня всё есть
Иван Бунин

Нравственное достоинство –
это уважение человека к закону
человечности в своём собственном лице
Иммануил Кант

Да будет позволительно начать рассуждения по заявленной теме с упоминания об обмене репликами на недавно прошедшем в нашем городе философско-культурологическом конгрессе («Динамика ценностных ориентаций в современной культуре», август 2004). Во время свободной дискуссии к микрофону подошёл Вадим Львович Рабинович и высказался приблизительно в том ключе, что внутри него живёт ребёнок – каким он себя помнит в детстве. Живёт в нём и подросток, живёт и юноша. Так что давайте внимательно всматриваться в себя, бережно сохраняя и не давая рассориться носителям драгоценного неповторимого опыта. После того, как Вадиму Львовичу дружно похлопали, к микрофону подбежал высоченный американец (довольно конструктивный по предыдущим обсуждениям. Но к сожалению, я так и не удосужился узнать его имя). И резко возражает: «Если мы будем всматриваться в себя, то не поймём друг друга». Дефицит времени и отдалённость от микрофона не настраивали на включение в дискуссию. Хотя мне было что добавить именно по упомянутой теме.

Года полтора назад из радиосообщения мне стало известно, что некий англичанин явился инициатором проведения ежегодного праздника Приветствий. Этот оригинал исходил из того, что мы слишком погружены в себя, необщительны. И надо хоть раз в году ходить и приветствовать всех встречных-поперечных. «Здравствуйте», «как живёте», «как дела». Когда я услышал этот рассказ, то, откровенно говоря, испугался. Если бы меня совершенно незнакомые люди раз десять-двадцать поприветствовали подобным дежурным образом, не исключаю, что с какого-то момента я б начал на эти здоровканья не радоваться, а клацать зубами. Всё-таки есть существенная разница между теми же англичанами и мною: без напоминаний и специально учреждённых дат, по собственному почину я раскланиваюсь на дню с десятками сильно и не очень сильно знакомых людей. А в сельской местности, насколько знаю, вообще принято приветствовать всякого встречного. Но на то она и сельская, малонаселённая местность, что народу там мало. Словом, надеюсь, этот одобренный радиожурналистами (а кажется и какими-то ЮНЕСКОвскими структурами) праздник не получит распространения дальше англоговорящих и североевропейских территорий.

Очевидно, та же разница в мироотношении проглядывает, когда рассуждают В.Рабинович и упомянутый американец. Россияне беспрестанно смотрят по сторонам и друг на друга, нам некогда всматриваться в себя. Тогда как обычному американцу вряд ли придёт в голову прислушиваться к тому, нравятся ли его манеры окружающим. Помню, несколько лет назад, когда я по роду профессиональной деятельности был связан с книгоиздательской и читательской проблематикой, то меня неприятно поразила особенность книжного рынка США: там не было принято издавать чужих классиков. Да и фильмы, как я наслышан, даже самые наизамечательнейшие американская общественность привыкла познавать через ремейки, пересъёмки со своими, голливудскими актёрами. Стало быть, спасибо тому упомянутому американцу с конференции, который, так сказать, нетипичен, и проявляет внепрагматический интерес к окружающим. Или, если использовать заявленное в раскрываемой теме понятие, этот «нетипичный» американец готов не только исходить из собственного достоинства, но и считаться с достоинством окружающих.

Явление, скрывающееся за понятием «достоинство», имеет явную привязку к социокультурным особенностям. Нуждается ли, к примеру, англичанин, в объяснении, что такое чувство собственного достоинства? Или нужно ли было растолковывать, допустим, древнеримскому патрицию, что житейские трудности надо переносить без жалоб и стенаний? Христианским мученикам, участникам национально-освободительных войн, покорителям географических и космических просторов – разве требовались разъяснения-призывы о том, каков достойный человека образ жизни! Тогда как лишь в плебейской среде могло возникнуть сакраментальное, слетающее с пьяных уст: «Ты меня уважаешь?». Хотя – по справедливому наблюдению К.Э.Циолковского, до осознания своего унижения тоже нужно дорасти: «Корова, овца, лошадь или обезьяна не чувствует её унижения, как не чувствует сейчас и человек унижения своей жизни. Но высшие существа смотрят на человека с сожалением, как мы на собак или крыс»¹. Пожалуй, русским космистам ценность личного достоинства была знакома иначе, чем людям, прошедшим через годы советской идеологической обработки.

Вот я иногда вспоминаю своего дедушку, Илью Яковлевича Ипатова – его уже более сорока лет нет на свете, но я отчётливо представляю его манеру ходить, садиться, разговаривать. Всё он делал неспешно, спокойно, с необычайным дружелюбием и степенностью. Держался удивительно ровно, хотя иногда и позволял себе быть ироничным (дружелюбно подтрунивал). Для меня до сих пор великая загадка – как в самых сложных житейских испытаниях таким людям удаётся не озлиться, не исчерпать внутреннего ресурса, не сорваться в ворчание и злопыхательство.

Очевидно, достоинство – это такая вещь, которая в некоторых ситуациях проявляется наиболее зримо.

Хрестоматиен рассказ об Аристиппе, которому как-то сиракузский тиран Дионисий Старший повелел сказать что-нибудь «философское». На это Аристипп хмыкнул:

- Смешно! – ты учишься у меня, кáкнадо говорить, и ты меня учишь, когдá надо говорить!

Рассерженный тиран воскликнул:

- Ах так! Тогда займи за столом вон то самое отдалённое место!

На это Аристипп ничуть не огорчился:

- Ты даже не подозреваешь, Дионисий, какую честь оказываешь этому отдалённому месту!².

Ещё один рассказ про застолье связан с давней поездкой Сергея Аверинцева куда-то за границу, кажется, в Вену. Там он оказался в одной компании с Д.С. Лихачёвым за ресторанным столом. Сергей Аверинцев сообщает, что, заказывая еду для всей компании, он перечислил официанту требуемые блюда и добавил: «А грáфу – заливное». И тот безошибочно подал заливное Дмитрию Сергеевичу Лихачёву.

Более драматичная ситуация сложилась у Анаксагора, которого изгнали из Афин (и то благодаря заступничеству Перикла, поскольку вынесен был смертный приговор). Анаксагор заявил: «Не я потерял Афины, а афиняне потеряли меня»³.

Пожалуй, уже исходя из приведённых почти наугад примеров ясно, что проявленное достоинство бывает разнонаполненным. Одно дело застольный этикет в чинном венском ресторане, другое – дерзкий ответ Аристиппа во время пира у тирана, третье – способность принять несправедливый приговор соотечественников (Анаксагор), или даже самому привести такой приговор в исполнение (как то сделал Сократ).

Так что же такое достоинство: внутренняя характеристика субъекта или оценка, приписываемая ему извне? Чьё-то реальное состояние или кажущееся отличие между случайно соседствующими людьми? Или, может, нечто обветшалое, пропахшее нафталином, что давно пора выкинуть-отнести в утиль-передать в музей?

Если обращаться к справочным изданиям, то можно обнаружить, что разные источники в целом трактуют это понятие близким образом.

У В.И. Даля находим пояснения – «Достойность: приличие, приличность, соразмерность, сообразность; чего стóит человек или дело, по достоинству своему» ⁴,

Достойный – «стоющий, заслуживающий, надлежащий, должный, приличный, сообразный с требованиями правды, чести»⁵.

Достойно – «прилично, пристойно». Достойный человек – «уважаемый, ценимый»⁶.

Достоúт – «должно, надлежит, следует» ⁷.

Достоинство, достоинства – «нравственные качества, (собств.) стоимость, ценность»⁸.

В Малом академическом словаре русского языка даётся такое определение достоинству: «Сознание своих человеческих прав, своей моральной ценности и уважение их в себе» ⁹.

Наконец в «Словаре по этике» и в Энциклопедическом словаре «Этика» читаем: «Достоинство – моральное понятие, выражающее представление о ценности всякого человека как личности, особое моральное отношение человека к самому себе и отношение к нему со стороны общества, в котором признаётся ценность личности»¹⁰; «характеристика человека с точки зрения внутренней ценности, соответствия собственному предназначению»¹¹.

Обобщить подборочку можно было бы высказыванием видного психолога, представителя английской науки, Нормана Коупленда, который однозначно заявляет: «необходимо воспитывать чувство собственного достоинства, которое рождает все другие достоинства»¹².

Так в чём же может быть проблема, если все названные источники высказываются о достоинстве довольно единодушно, и даже приблизительно в одних и тех же выражениях?

Проблем немало. Вооружившись четырёхтомным изданием Антологии мировой философии (М.: Мысль, 1969 - 1972), я решил высмотреть употребление искомого понятия в разные эпохи. И в очередной раз убедился по меньшей мере в том, что к составлению предметных указателей этого издания вряд ли были привлечены этики. Во всяком случае, понятие «достоинство» ни в одном из томов не фигурирует. Пожалуй, куда более меня удивил тот факт, что в классическом для религиозной морали труде, книге Св. Иоанна Лествичника, алфавитный указатель, занимающий 63 страницы, также не выделяет данного понятия¹³. Если же обратиться к Библии, то бросается в глаза любопытная картина: в Ветхом завете слово «достоинство» используется практически в одном значении: как имущественная характеристика, как собственность. И только со времён Христа встречаются ситуации, когда смысл понятия становится однозначно нравственно-оценочным.

Знаменателен контекст, в котором использует интересующее нас понятие Иоанн Богослов:

«И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями.

И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати её?

И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землёю, раскрыть сию книгу, ни посмотреть на неё.

И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу, и даже посмотреть в неё» (Откр. 5: 4).

А вот иной ракурс, и снова проблема:

«Бога мы сердим нашими грехами, людей – достоинствами» (пословица)¹⁴.

Достоинство явно или неявно сопрягается с такими свойствами межсубъектных отношений, как заслуга, уважение, гордость, уверенность, честь, почесть, оценка, самооценка, воздаяние, стыд, совесть, свобода. Плюс, как метко выразился Владимир Викторович Колесов, современные залётные словечки¹⁵ «репутация», «престиж». Причём по каждому из этих смысловых соотнесений можно было бы провести не лишённый занятности анализ¹⁶. И везде соотношение носит довольно сложный, многофакторный характер.

Пожалуй, всего очевиднее для этики соседствует понятие «достоинство» с таким понятием, как «ГОРДЫНЯ». Всмотримся в него. Русский язык невероятно богат в обозначении этого многоликого малосимпатичного явления. Заносчивость, зазнайство, гонор, себялюбие, самомнение, самонадеянность, самодовольство, самолюбование, самовлюблённость, своенравие, своемерие, спесь, тщеславие, высокомерие, апломб, амбиции, манерность, надменность, напыщенность, нескромность, наглость, велеречивость, кичливость, чванливость, чопорность, презрительность, пренебрежительность, бахвальство, выпендраж, эгоизм. Мы прекрасно понимаем, что имеется в виду, когда звучат выражения: «задавака», «задирает нос», «ненужный пафос», «дутый авторитет», «оттопыривать губу», «правá качать», «слишком много о себе думать», «её надо поставить на место».

Мы довольно точно чувствуем, за чтó в Европе, да и в других частях света, недолюбливают американцев. А именно – за их нежелание ни с кем считаться и за их манеру навязывать всем свои представления о мироустройстве. Хотя, если быть справедливыми, стоило бы взглянуть в недавнюю школьную программу, где в литературе для средней школы значились стихи Владимира Маяковского о советском паспорте. Там, как мы помним, великий пролетарский поэт с нескрываемой гордостью сообщал о впечатлении заграничных таможенников, которые они испытывают при разглядывании паспортов:

«На польский –

                            глядят

                                          как в афишу коза.                          

На польский –

                      выпяливают глаза

в тугой

              полицейской слоновости –

откуда, мол,

                      и что это за

географические новости?

И не повернув

                          головы кочан

и чувств

               никаких

                               не изведав,

берут,

           не моргнув,

                               паспорта датчан

и разных

                  прочих

                                шведов.»

Советский же паспорт – по контрасту – вызывает дружную злобу у таможенника, сыщика и жандарма. Закономерно, что владелец этого документа исполнен радости и презрения к окружающим:

«Читайте,

                  завидуйте,

                                     я – гражданин

Советского Союза.»¹⁷

И ведь сознáюсь: когда я проходил этот стих, у меня в голове даже мысли не появлялось – а как должны смотреть на эти строчки поляки, датчане, шведы? Только по прошествии большого числа лет подумалось, а чем мы с этими стихами были лучше заносчивых американцев, которые убеждены, что все должны ими восхищаться и им завидовать! Это сейчас у меня возникает вопрос, неужели нельзя уважение к себе утверждать без втаптывания в грязь соседей!

Впрочем, сам вопрос и запоздалое чувство неловкости за В.Маяковского, думаю, в контексте современной раскладки геополитических сил малоактуальны. Скорей, россиянам надо вновь искать способы укреплять самоуважение. Кстати сказать, с этим сюжетом связано ещё одно, как представляется, любопытное наблюдение. И хотя мне однажды, лет семь назад, уже на одной из конференций доводилось несколькими фразами высказать его по другому поводу (конференция посвящалась философии преступления), на этот раз контекст даже более уместен, потому с настойчивостью и чуть большей степенью развёрнутости привожу мысль.

Когда я думаю о своём уже упомянутом чуть ранее дедушке, когда рассматриваю старые живописные портреты и фотографии россиян времён столетней и более давности, трудно отделаться от впечатления, что даже у простых людей тех времён было за душой нечто, какая-то значимая внутренняя ценность, придававшая им особую уверенность и цельность, коей наши современники лишены. И вот однажды мне подумалось, а не связана ли разница в мировосприятии россиян, живших столетием ранее нас, с различиями того, как они и мы учились грамоте.

Когдатошняя азбука вводила в мир естестенно и щадя достоинство входящего в мир человека: «аз», «буки», «веди»... То есть: я знаю буквы. Для постигающего грамоту человека было очень важно опереться на нечто знакомое, на свой непосредственный жизненный опыт – и ему удавалось это сделать. А вот в 1918 году была произведена реформа русского языка (я отвлекаюсь от многих безусловно полезных её сторон, упразднения всяких ятей и ижиц). В соответствии с новой орфографией «я» становилось последней буквой в азбуке: Забудь про себя. Ты – никто. Только вместе мы что-то значим. Думать о себе постыдно. Быть эгоистом – пережиток. Не отсюда ли пресловутая «совковая» психология? Подчёркиваю: вопрос не о том, чтобы вернуться к старому написанию букв и старым учебникам. А в том, чтобы восстановить то естественное и полезное для отдельных граждан и всей страны умение видеть себя значимым, неслучайным на Земле.

Кстати, не так давно узнал, что в китайской дидактической практике с древности, напротив, умело использовался принципиально иной приём. Иероглиф «вечность» (юн) состоит из 8 основных черт, при помощи которых можно изобразить любой другой иероглиф. Так вот, начальной ступенью обучения с давних времён считалась тренировка в написании именно этого иероглифа¹⁸. То есть малыш, постигающий грамоту, сразу приобщается к ВЕЧНОСТИ. Не слáбо?! Причём включение в вечность для китайца это не что-то голословное. Вот мы – сколько знаем имён своих предков и можем семантически различать степеней родства? Что касается родственников, то понятиями папа-мама, брат-сестра, племянник-племянница, дед-прадед, бабушка-прабабушка, дядя, тётя, свёкор-свекровь, зять-тёща обычно всё богатство и исчерпывается. Шурин, деверь, золовка, свояченица – тут мы уже начинаем путаться. А для китайца не составляет труда назвать родственников до десятого-одиннадцатого колена¹⁹. Не оттуда ли глубочайшее, не афишируемое китайцами убеждение в превосходстве над представителями всех иных, некитайских культур: «на инородцев нельзя обижаться, мстить им или их ненавидеть. Не может взрослый обижаться на младенца, человек – на крокодила […]»²⁰. Сравните: в США, по телесообщениям, в колледжах преподается предмет «Превосходство американской культуры над всеми другими культурами».

Сопоставьте: «я – последняя буква в азбуке» и «я – включённый в вечность». Можно только диву даваться, как ещё в этих условиях наши спортсмены на последней олимпиаде набрали медалей сопоставимое количество с заносчивыми американцами и убеждёнными в своей исключительности китайцами… Впрочем, сейчас речь не о спорте, а о достоинстве, точней – о том, как это качество, избыточествуя, может уродливым образом трансформироваться в гордыню.

Гордыня – удивительное явление. Во все века бичевали её мудрецы, а она, похоже, неистребима. Примеры и лики её несчётны. Возгордившийся Сатана и самонадеянный Дориан Грей, заносчивые фарисеи и самодовольный Козьма Прутков, возомнивший о себе пролетариат, мессианство самого разного толка²¹ и дедовщина в армии – всё это явления одного порядка.

Вот один-два, как представляется, поучительных примера из религиозной сферы.

Идут по дороге два монаха. Впереди – большая лужа, около которой стоит женщина. Она просит: – Пожалуйста, перенесите!

Один из монахов женщину перенёс. Идут монахи дальше. Второй мрачен. Долго молчит. И наконец произносит с осуждением: – Вот ты согрешил, коснулся женщины. На что первый отвечает: – Да. Ты прав. Согрешил я. Что поделаешь. Но ведь я её перенёс и оставил, а ты-то её до сих пор несёшь!

Пример номер два. Среди очень набожных людей в церкви стоúт простой работяга, и прочувствованно перечисляет буквы алфавита. Соседи слушали-слушали, и говорят: как тебе не стыдно, молиться не научился! А он отвечает: я человек необразованный, молитв не знаю. Но ведь Господь-то умный – он составит из букв нужные слова!

Наверное, именно против скоропалительного высокомерия в суждениях предостерегает Нагорная проповедь Христа: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7:1). То есть, не торопись выносить осуждающий окончательный вердикт.

Есть у меня один знакомый полиглот и эрудит. Так он глубоко убеждён, что невежествен каждый человек, который не способен узнать и напеть основные темы главных произведений П.И.Чайковского. Нетрудно представить, каким бездарным и серым по этому критерию ощущаю себя рядом с этим интеллектуалом я. И ведь вот что интересно. Тут есть один ещё очень тонкий момент: если бы нам пришло в голову осудить этого моего высоковзыскательного знакомого – как бы при этом в свою очередь тоже не впасть в очередную гордыню…

Отвлекусь от логического круга. Осмелюсь привести две собственные рифмы, имеющие отношение к разбираемой теме.

По мне разбойник в тыщу раз

Мостить себе дорогу.

Второй – короче:

Наша жизнь – бегущая строка,

Вернёмся к прозе. Трагичной прозе жизни. Д.С. Лихачёв приводит рассказ Юлии Николаевны Данзас, статс-фрейлины императрицы Александры Фёдоровны, услышанный на Соловках. «После покушения на Столыпина на Аптекарском острове государь пригласил Столыпиных жить в Зимнем дворце. Столыпины переехали и разместились на втором этаже. Дети Столыпина бегали по всем залам и, играя, взбирались на трон. Александра Фёдоровна имела по этому поводу объяснение с женой Столыпина, не отличавшейся тактичностью. Она стала защищать своих детей и, между прочим, «дала понять», что муж её значит для России больше, чем государь. После этого случая семью Столыпиных устроили где-то в другом помещении, а государыня не смогла забыть нанесённого мужу оскорбления, что не могло не быть замеченным охранкой. Столыпин «впал в немилость у охранного отделения», что, возможно, и отразилось на охране Столыпина в Киевском театре, где он был убит»²².

Cherchez la femme! То есть, если верить данной версии, суровые испытания, выпавшие на долю России в XX веке, были предопределены тщеславием и несдержанностью отдельно взятой женщины…

Так или иначе, гордыня не просто малосимпатична. Это человеческая слабость, которая действует разрушительно как на отдельных людей, так и на межчеловеческие отношения. Иустин Попович, сербский подвижник и богослов замечал: «По человеческому разуму каждый народ и каждый человек считают себя самым умным и заслуживающим всех земных почестей. Как не быть войнам между народами?»²³.

Вот ещё несколько суждений о вредоносности гордыни.

«Гордость есть доказательство скудости ума», «Если ты считаешь себя умным, ты уже не умён» (Иоанн Златоуст)²⁴.

«Гордыня – утешительница слабых» (Вовенарг)²⁵.

«Гордые, но глупые люди подобны пустым колосьям, которые поднимаются выше других, имеющих семена» (Св. Димитрий Ростовский)²⁶.

«Кичливость сплетается с мужеством, как растение, смилакс называемое, с кипарисом» (Иоанн Лествичник)²⁷.

«Гордость […], как всеобъемлющая зараза, не довольствуется расслаблением одного какого члена, или одной части, но всё тело повреждает смертельным расстройством» (Св. Иоанн Кассиан)²⁸.

«Горд тот, кто не признаёт ни Божеской помощи, ни человеческой немощности» (Св. Максим Исповедник)²⁹.

Нетрудно видеть в целом: речь идёт вовсе не о том, что человек не вправе противиться воле Божией (хотя религиозные мыслители, вероятно, прежде всего имели в виду это). Возгордившийся – действует неадекватно, посягает на законы бытия, ведёт себя опрометчиво, разрушительно, а часто и саморазрушительно. Причём понятно, что установка на доминирование, тоталитаристские поползновения, агрессия – это явления отнюдь не замыкающиеся на сферу взаимоотношений человека с Богом. В расширительном, надрелигиозном смысле гордыня – это неоправданно высокая самооценка, излишняя самоуверенность, нежелание себя совершенствовать, отвержение (а может и бессознательная боязнь) критики в свой адрес. А раз преувеличиваются своú достоинства, то преуменьшаются достоинства окружающих.

Таким образом, гордыня противостоит скромности, взвешенности оценок, самокритике. Интересно суждение Канта о том, что «высокомерие (ambitio) […] прямо противоречит долгу перед другими»³⁰. Хотя из любви к точности позволю себе заметить, что здесь нужно было бы вести речь не о прямом противостоянии, а об ортогональном взаимоотношении:

Замечательно ещё одно суждение Канта по интересующему нас вопросу:

«Что высокомерие […] несправедливо и […] что оно есть глупость […] – всё это ясно само собой. Не столь очевидно, что высокомерный человек в глубине души всегда подл. В самом деле, он не ожидал бы от других, чтобы они считали себя ниже его, если бы не чувствовал, что измени ему счастье, и он не сочтёт для себя оскорбительным раболепствовать перед другими и отказаться от всякого уважения с их стороны»³¹.

Последнее процитированное рассуждение особенно интересно тем, что оно как бы перекидывает мостик к следующему соседу достоинства. Здесь мы сталкиваемся с другой крайностью, в какую может впасть субъект, осмысленно вписывающий свои усилия в жизненные процессы. Первая, как мы только что выяснили, – переоценка своих возможностей, гордыня. Вторая, к краткому рассмотрению которой мы приступаем, – это недооценка своих сил. Выражаясь в терминах религиозных – УНЫНИЕ.

Разновидностями этого мироотношения являются застенчивость, комплексы, мнительность, лень, безволие, безразличие, упадок сил, депрессия, расслабленность, самоуничижение, самобичевание, ипохондрия, меланхолия, скука, тоска, ворчливость, пессимизм. Заискивание, льстивость, раболепие, угодничество – явления из этой же сферы. Нытик, брюзга, паникёр, фигляр, холуй – типы, которые располагаются по другую сторону от достоинства, если сравнивать с самодовольными зазнайками и беззаботными бодрячками, хвастунами.

Унывать, – читаем в Словаре Даля, – «грустить безнадежно, падать духом, робеть, отчаиваться, терять всякую бодрость и надежду, не находить ни в чём утешения»³².

В Полном церковно-славянском словаре уныние трактуется как «удручённое состояние духа; беспечность, бездействие в деле спасения»³³. Про «унываю» там же сказано: «ослабеваю, дремлю, нахожусь в пагубном или опасном состоянии»³⁴.

Иоанн Лествичник пишет: «Уныние есть изнеможение души, расслабление ума, нерадение о подвижничестве»³⁵. Он же замечает: «В борьбе с унынием даётся самый большой венец»³⁶. Причём для того, чтобы выявить отношение мыслителей к унынию, вовсе не обязательно искать в высказываниях именно слово «уныние». Так, в сомалийской пословице говорится: «Жалобы на то, что тебя опозорили, позорят тебя самого»³⁷. У Вовенарга говорится: «Отчаяние – величайшее из наших заблуждений»³⁸. А наша завкафедрой А.П.Валицкая, реагируя на мою по какому-то поводу констатацию: «Всё это прискорбно», глубокомысленно заявила: «Скорбь – не то чувство, которое помогает решать проблемы».

То есть можно заключить, что мыслители разных эпох, придерживающиеся весьма разных взглядов, в восприятии уныния солидарны, и усматривают в нём постыдную, разрушительную слабость, неспособность человека подтвердить свои сущностные человеческие качества. Уныние – это неверие в свои силы, пренебрежение тем, что дано природой, судьбой, обстоятельствами, это добровольное опустошение души. Оно характеризует человека, который уже опустился или ступил на путь духовного падения.

Но вот что важно. Как гордыня, так и уныние издавна числятся в самых страшных грехах, вместе с тем гордыню и уныние следует отличать от гордости и скромности, качеств очень даже положительных.

Нетрудно убедиться, что гордыня от гордости стала различаться исторически довольно недавно. В святоотеческой литературе гордость долгие века однозначно была тождественна гордыне. Но европейская традиция Нового времени уже активно использует положительное понятие «гордость». Вот, скажем, К.А.Гельвеций разводит гордость «истинную» и «ложную», когда пишет: «Гордость, как истинное или ложное чувство нашего превосходства, вытекающее из выгодного сравнения себя с другими, есть только скрытое желание быть уважаемым»³⁹. Г.К.Лихтенберг замечает: «Гордость – благородная страсть – не слепа по отношению к собственным недостаткам. Этим отличается надменность»⁴⁰. Кант также чётко проводит различие между высокомерием-амбицией и гордостью как любовью к чести, заботой о чести, достоинстве⁴¹. Предельно далеко от гордыни державинское «Я царь – я раб – я червь – я Бог!»⁴², поскольку в этих словах манифестируется не своеволие и независимость, а радостное и благодарное принятие своей высокой миссии в огромном и прекрасном мире.

Краткое и ёмкое определение гордости (не гордыни!) даёт А.Шопенгауэр:

«Гордость есть внутреннее убеждение человека в своей ценности»⁴³.

Пожалуй, можно утверждать, что между гордыней и гордостью такое же соотношение, как между дерзостью и дерзновением. Очень интересно ставит и решает проблему соотношения последних понятий Ф.Н. Козырев, который пишет не просто о дерзновении, но даже о богоборчестве: «Богоборчеством Иакова открывается целая галерея библейских образов, олицетворяющих добродетель священного дерзновения и самостояния личности»⁴⁴. «И Христос, и Иаков, и Иов вступили в борьбу потому, что не хотели отпускать Бога, и этого сопротивления хотел Сам Бог»⁴⁵. Тогда как послушание в известных условиях, напротив, становится мерой отчуждения⁴⁶, обречённости, постыдной пассивности.

Видимо, можно было бы обобщённо изобразить соотношение только что названных качеств при помощи несложной схемки:

(В скобках, чтобы не отвлекаться от основной темы, можно уточнить, что в пронумерованных секторах окажутся локализованы: 1 – жалость, 2 – злорадство, 3 – восхищение, 4 - зависть).

Причём, напомним: нас интересует прежде всего конкретная категория – достоинство. Так вот она может быть соотнесена с той зоной, что локализована в середине обозначенной плоскости, на Рис. 3 она ограничена жирной рамкой:

Ну и перекинуть обратный мостик от справедливой гордости к достоинству нам поможет Герман Гессе, который называл достоинство «скромной гордостью»⁴⁷.

Какова же сущность достоинства? Эпиктет утверждал: «Не то жалко, что человек лишился своих денег, дома, имения, – всё это не принадлежит человеку. А то жалко, когда человек теряет свою истинную собственность – своё человеческое достоинство»⁴⁸. (Современный автор пишет о том же, чуток другими словами: «Ни материальным, ни психофизиологическим бытием не только не исчерпывается, но даже не затрагивается достоинство человека.»⁴⁹) И ведь вот в чём Эпиктет глубочайшим образом прав, вот почему: Кант называл достоинство «безусловной несравнимой ценностью»⁵⁰, «абсолютной внутренней ценностью»⁵¹: достоинство действительно есть особого рода собственность – его невозможно украсть, одолжить, подделать. Это право на уважение, которое субъект может реализовать лишь благодаря собственным усилиям. Это результат проявления силы духа, направленного субъектом не на поддержание собственного имиджа, авторитета, а на некие надсубъектные ценности. Это характеристика нравственной цельности, синтетическая мера включённости в мир нравственных ценностей.

Судя по всему, проявляется достоинство в обстоятельствах, подвергающих субъекта серьёзным испытаниям. Требующих самообладания, выдержки, мужества, душевной крепости. Предполагающих умение противостоять болезни, трудностям, лишениям, конфликтам, собственной слабости, страхам, искушениям и соблазнам. Причём достойное поведение вовсе не обязательно будет беспредельно миролюбивым и ненасильственным. В быту иной раз необходимо дать каким-нибудь негодяям достойный отпор – то есть с максимальным спокойствием и тактом, но с внутреннею убеждённостью и неослабной решительностью. Про войну же и говорить не приходится. Воинская слава неразлучна с достоинством, которое защитники Родины утверждают совместными героическими усилиями. Подозреваю, что именно из социальных соображений утверждают: «достоинство – не только оценочное, но и императивное понятие: человеку предписывается быть достойным»⁵². Хотя, строго говоря, кто может обязать человека стремиться к жизни цельной, наполненной заслуженным уважением? Кто сказал, что человек должен быть сильным? Умным? Бодрым? Великодушным?

Для меня лично очевидно, что человек вправе быть и слабым, и глупым, и непредсказуемым. И даже есть траву в местах, где не предусмотрены соответствующие запретительные надписи. Или копаться в мусорных бачках… Только пусть тот, кто ищет себе таких свобод, не обижается на отношение со стороны окружающих: на то, что его будут воспринимать как чудака, слабака, человека неинтересного, недостойного, противного. Пусть не удивляется, если в оценке каких-то его свободных поступков окружающими проявятся презрение, брезгливость, прозвучит хлёсткое слово «низость».

В газете «Коммерсантъ» несколько времени назад я встретил показательную заметочку, где сообщалось:

«Бывший тренер «Барселоны» голландец Йохан Кройф и президент этого футбольного клуба Луис Нуньес выплатят друг другу по одной песете ($0,007). Такое странное решение принял испанский суд, рассмотрев встречные иски Кройфа и Нуньеса, поданные ими друг на друга […] Бывшие коллеги […] обвинили друг друга в унижении личного достоинства, которое имело место после того, как президент уволил тренера с поста наставника «Барселоны». Суд в итоге решил, что не правы обе стороны.»⁵³. В переводе на наши деньги песета – приблизительно 20 копеек. Таковой в денежном выражении оказалась оценка судом достоинства того и другого футбольного функционера. Когда-то слышал выражение «рубль кучка» – это про такой случай.

Итак, достоинство может восприниматься, осмысливаться, оцениваться со стороны окружающих. Может переживаться, осмысливаться, утверждаться самим субъектом-носителем. Поддерживаться или опровергаться окружающими. Во внешней и внутренней оценке возможны самые разные коллизии – незаслуженно завышенные и несправедливо заниженные варианты.

Изнутри корректировкой оценки достоинства занимается «орган моральной интуиции»⁵⁴, совесть. Чувство вины с этой точки зрения – переживание по поводу убывающего достоинства. Муки совести можно было бы сопоставить с физиологически значимой способностью живых существ к болевым ощущениям. Не будь в нас заложена способность к боли – что помогало бы нам избегать огня, острых-режущих-колющих и прочих угрожающих предметов? Не будь у нас совести – как бы нам в отношениях со значимыми людьми удавалось избежать осуждения, насмешек, презрения?

Внешней оценкой достоинства занимается суд общественного мнения. Нравится нам это, или не нравится – даже если мы хотим быть абсолютно независимыми от чьих-то мнений – вокруг реально складывается благоприятный или неблагоприятный фон: нас или уважают, или презирают, или избегают, или преследуют. И если встречаешь иной раз мнения типа «невозможно объяснить неведомую силу механизма достоинства, повелевающего людьми»⁵⁵, то стоило бы воспринимать их не как проявление агностицизма, а как стимул к осмыслению, как своего рода «подначивание», раззадоривание: «что, слабó?!».

Когда мы говорим и слышим «хранить достоинство», «поступать достойно», «попранное (поруганное) достоинство», «униженное (умноженное) достоинство» – в этих и подобных случаях имеет место не игра слов, не оперирование пустыми понятиями. Вряд ли кому бы то ни было в нормальном расположении духа хотелось бы, чтобы на него смотрели как на пустое место, чтобы его игнорировали, третировали, чтобы им пренебрегали. За достоинством стоит всамделишная способность субъекта к совершению «действий, превышающих инстинкт самосохранения»⁵⁶.

Не исключаю того, что со временем возникнет особая ветвь науки этики (логично будет, если это научное направление вберёт в себя и исследования союзных ветвей теоретического знания, в частности – психологии, социальной психологии, психолингвистики, истории, истории психологии, истории философии, теологии, педагогики, дидактики, этнокультурологии, футурологии). Предметом её будет историческое становление и закономерности функционирования достоинства в культуре.

Подобная научная дисциплина будет призвана исследовать природу достоинства как качества субъекта, выявлять сущностные особенности и типологию субъектов-носителей достоинства, закономерности взаимосвязей субъекта с предметом и инстанцией, социокультурные и индивидуально-психологические факторы достоинства.

Историческое, сравнительное, педагогическое и т.п. «достоинствоведение» призваны будут выявить условия, при которых человек (группа людей) становятся способны впасть в крайность гордыни или уныния (неадекватно завышенной или заниженной самооценки), найти механизмы возможно более гуманной и надёжной корректировки этих оценок. Причём целями подобной корректировки должны быть как сохранение социального целого, так и интересы самореализации отдельных субъектов.

Важно будет определить социокультурно-оправданные варианты содержательного наполнения достоинства и оптимальные механизмы внешней оценки.

Предстоит описать своего рода многомерную матрицу видов подлинного (конструктивного) и ложного (деструктивного) достоинства. Условно говоря, нужно рассортировать по типологическим ячейкам доблесть и вальяжность, щедрость и презрительность, честолюбие и нескромность, самоотверженность и раболепие и пр.

Не менее значимым будет определить, в какой мере достоинство определяется персональными заслугами, а в какой – причастностью к значимым ценностям (или неким избранным сообществам).

В зависимости от того, кто выступает носителем достоинства, в каких условиях и перед кем оно реализуется, отдельными и самоценными приложениями данной области знания должны бы стать профессионально-этическое, геополитическое, а может и межгалактическое.

Нужно будет разобраться в ситуациях, когда происходит рассогласование различных видов достоинства – как, например, в случае, если религиозными и политическими, семейными и профессиональными, национальными и гендерными подвидами достоинства человеку диктуются различные ценностные векторы⁵⁷.

Пожалуй, отдельного серьёзного анализа заслуживает вопрос о том, каков онтологический статус достоинства в пространстве экологических взаимосвязей – безусловно ли прав Кант, полагавший, что «принадлежность к роду человеческому […] уже достоинство»⁵⁸.

С возможной тщательностью должны быть проработаны способы надёжной защиты (и реабилитации) достоинства в экстремальных ситуациях.

Вопросов – непочатый край.

Каковы внутренние помехи и внешние препятствия успешному формированию и функционированию достоинства?

«Из грязи в князи» – это не про то, что кому-то на роду предопределён путь в холопы, а кому-то – в баре. Это о том, что социальный статус соотносится с внутренними усилиями. Возможно ли и как, чтобы внутренним усилиям всегда воздавалось по заслугам? Реально ли и какими средствами обезопасить нашу культуру от разного рода калифов на час, самозванцев, проходимцев?

В каких случаях и условиях достоинству способствуют / мешают: страх, страдание, усталость, мечта, любовь, забота, сострадание?

Насколько на обстоятельства бытования достоинства влияют характерологические особенности субъекта (например, экстернальность или интернальность, экстравертность или интравертность), его неповторимый жизненный опыт, наконец, здоровье?

В каких случаях препятствия закаляют, в каких раздражают, а в каких – ломают человека? Скажем, Иуда и Пётр предали Христа. Но Иуда – сломался и сгинул. А Пётр – выкарабкался, и много сил положил на служение высокому делу. От чего это зависело?

Или – вспоминаю закрытие конференции в Братиславе (осень 1996 года). Так представитель тамошнего университета, выступавший с благодарностью в адрес хозяев-спонсоров от Евросоюза, покрылся испариной, голос его дрожал и прерывался, он разве что не лёг перед ними ковриком. С ужасом и омерзением глядя на это угодничество я, помнится, думал: – Насколько должен быть пуст холодильник или насколько значительные суммы должны маячить, чтобы довести нормального человека до такого скотского состояния?

Покуда же такое междисциплинарное научное сообщество, условно поименованное мной «достоинствоведением» не сформировалось, можно было бы постулировать основные концептуальные подходы к обозначенной предметной области.

Достоинство – это синтетическая мера включения субъекта в мир нравственных ценностей. Это способность вести себя нравственным образом, прежде всего в экстремальных ситуациях. Проявляется она не в рамках чинного салонного общения, а в условиях стресса – когда рядом оказываются дурак, подлец, стерва, и когда естественны такие реакции, как обида, недовольство, гнев. Испытывается эта способность страхом, голодом, жадностью, ненавистью, любовью, счастьем.

Достоинство – это способ предстояния человека миру. Оно бывает «разнонаполненным» и «разноадресованным»; осмысленным, прочувствованным и реализованным в разной мере и разными средствами.

Характеристиками достоинства как нравственной меры (золотой середины) между неадекватно завышенной и несообразно заниженной самооценками могут выступать: прочность, надёжность, позитивность, осмысленность, прочувствованность, социокультурные горизонты.

Не мешало бы заметить, что «достоинство» – понятие оценочное, наподобие таких понятий, как «мораль», «выразительность», «вкус», «качество». То есть вообще-то качество может быть никудышным, выразительность – слабой, вкус – неразвитым, мораль – устарелой. Да и достоинство, как мы уже видели, может быть двадцатикопеечным.

Вл. Соловьёв замечательно рассуждал: «Совершенное всеединство, по самому понятию своему, требует полного равновесия, равноценности и равноправности между единым и всем, между целым и частями, между общим и единичным»⁵⁹.

Понятно при этом, что равноправие равноправием, но я сам по себе могу предпочесть своё личное благополучие, допустим, благополучию семьи, нации или человечества. Да, человека нельзя использовать как средство. Но сам-то человек вполне может (а сплошь и рядом – стремится) сделать из себя инструмент. Инструмент утверждения неких более высоких, нежели он сам, ценностей: красоты, добра, истины, законов космической эволюции, религиозной традиции, ближайшего удовольствия, неповторимой любви…

Что касается групповых субъектов, большим группам людей тоже удаётся сообща посвятить свои усилия (а то и жизни) каким-то конкретным целям, объектам. Не буду обсуждать версию, будто египетские пирамиды возводились усилием совместной мысли больших скоплений народа. Мне было бы куда интересней (хоть сослагательное наклонение и не в чести у серьёзной науки) представить себе – а как бы повернулась история, что бы представляла собой человеческая культура, попытайся некогда люди ВАВИЛОНСКУЮ БАШНЮ ВОЗВЕСТИ ВО СЛАВУ БОЖИЮ!