О.С. Соина (д.ф.н., проф., зав. кафедрой философии НГАСУ)

г. Новосибирск

ТЕМА ПАДШЕСТИ ЧЕЛОВЕКА В РЕЛИГИОЗНЫХ ОТКРОВЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО

О, вы, напоминающие о Господе!
не умолкайте!

Исайя. 62; 6

Ф.М. Достоевский - не только великий художник и мыслитель. Его жизнь, личность и творчество, несомненно, имеют и религиозное значение. Причем, диапазон оценок этого значения весьма широк. Например, Константин Леонтьев отзывался о великом писателе как проповеднике "розового христианства". Сдержанно или весьма критично восприняли в свое время образ старца Зосимы из "Братьев Карамазовых" некоторые иерархи Русской Православной Церкви. Многие русские религиозные мыслители (Вл. Соловьев, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк, Н.А. Бердяев, Н.О. Лосский, К.В. Мочульский и др.), напротив, были высокого мнения о Достоевском как выразителе сути и смысла христианства. А митрополит Антоний (Храповицкий), по словам отца Василия (Родзянко), считал Ф.М. Достоевского продолжателем дела великих каппадокийцев (Василия Великого, Григория Нисского, Григория Богослова). О религиозных откровениях и исключительной роли русского писателя в религиозном обновлении человека писали многие зарубежные мыслители и художники. Так, например, Романо Гвардини, - выдающийся германский философ и культуролог ХХ века, - писал: "Сколько бы раз ты ни возвращался к "Идиоту", тебя снова и снова охватывает ощущение колоссальной религиозной интенсивности этого мира, сопоставимой лишь с той, что присутствует в творениях Рембрандта. Здесь ощущаешь могучее и глубокое присутствие Бога и без того, чтобы было потрачено много слов. Он здесь, Он встает во весь рост, Он правит. […] Как творцу человеческих образов, Достоевскому присуще такое величие, которое постигается не сразу. Чем с большей четкостью различаешь целое и в то же время - отдельные черты его персонажей, тем непостижимее становится его величие. Кажется, что пред этим писателем раскрывается чрево самой действительности, выпуская наружу одну фигуру за другой. Но быть может, самое загадочное - это его способность реализовать нечеловеческое существование, будь оно под-, или вне-, или над-человеческим, в человеческом бытии. Но не так, чтобы при этом возникали такие фантастические существа, как у многих романтиков; напротив, перед нами - человек во всем своеобразии его реально существующей структуры, человек со своей жизнью, своими поступками, своей судьбой - и все же из всего этого проступает картина такого бытия, которое само по себе уже не может считаться человеческим"¹. Сходные мысли мы находим также у современного итальянского богослова и литератора Диво Барсотти: "Читая Достоевского, я познакомился с этой глубиной жизни, которая имеет, по сути, религиозный характер, понял, что Бог - живой и что в жизни человек непременно с Ним имеет дело. Мир не ирреален, и люди не призраки, но, как я узнал, за событиями, происходящими с людьми, стоит более истинная и тайная реальность. Каждое событие соотносится с вечностью, каждый человек являет Бога"². В чем, спрашивается, религиозное значение Ф.М. Достоевского для людей, живущих в ХХI веке.

Прежде укажем на то, что глубокое духовное перерождение Достоевский пережил благодаря испытаниям на каторге и непосредственным впечатлениям от своего народа, с которым он и претерпевал все эти испытания. Он постиг душу русского народа и открыл для себя глубочайшую пропасть, разделявшую народ и интеллигенцию. По Достоевскому, глубочайшее различие между ними заключается в том, что люди из народа в своем большинстве искренне верили в Бога, в то время как интеллигенция была по преимуществу безрелигиозной. Первые через грех, падение и сознание своей падшести открывали тайну Божественного присутствия. Вторые, напротив, страдали мессианской манией величия. Ф.М. Достоевский с почти эмпирической достоверностью обнаружил, что в падшем человеке (т.е. фактически преступнике) жив образ Божий. Падший, но при этом сознающий свою падшесть человек парадоксальным образом ближе к Богу, нежели вполне порядочный обыватель из образованных слоев общества, уверенный в своей нравственной состоятельности. Именно поэтому христианство Достоевского - это христианство мытарей, а не фарисеев, отверженных, несчастных, попираемых всеми и вся и в предельной абсолютности своего унижения вопиющих к Богу как к последнему прибежищу и спасению. Такое христианство, мучающееся вместе с преступником, изнывающее вместе с пьяницей, рыдающее вместе с проституткой, тоскующее вместе с блудником, ноющее от обиды, сотрясающееся от "надрыва" и целующее родную землю в священном восторге, абсолютно неморалистично в самом прямом и категорическом значении этого слова. Оно не поучает, не проповедует, не резонерствует, не указует перстом на грех и неправду людские, не формулирует правил поведения и уж тем более не провозглашает безусловных нравственных законов. Прибежище его - не хорошо "организованная" социальность, где все неправильности человеческого бытия должны быть сглажены и подчищены, а горе и несчастье устранены с глаз долой и спрятаны в самый дальний угол; но - нагое и извечно беззащитное сердце человеческое, изверившееся в людях и доверчиво открывающее себя Богу через страдание и скорбь.

Именно в падшести человека Достоевский, вопреки всем и всему, а главное фарисействующей морали, декларируемой слишком многими социальными институтами, провидел единственную возможность его духовного спасения, и в этом откровении о путях человека в мире "горнем и вышнем" он действительно был, быть может, единственным подлинным провозвестником значения христианской сотериологии в эпоху все более и более ветшающего земного жизнеустройства. <...>