П.Л. Зайцев (к.ф.н., доц. каф. философии Омского государственного педагогического университета),

Н.С. Макарова (ст. преп. каф. педагогики Омского государственного педагогического университета)

г. Омск

"ШКОЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ" ДЛЯ НОВОГО ВЕКА: ПРОБЛЕМА ПЕДАГОГИЧЕСКИХ УНИВЕРСАЛИЙ

Три вопроса повторяются неизменно:
что в человеке является собственно человеческим?
Как он приобрел это человеческое?
Как можно усилить эту человеческую сущность?
Дж. Брунер

Почему дети не любят школу? Почему эта нелюбовь переходит в апатию, ненависть, страх? Почему школу пытаются забыть, вытеснить из памяти десять лет несвободы, унижений, сломанных перед твоим лицом указок, собранных по твоему поводу педсоветов и требований "предать кровь невинную": "…НИКТО не покинет класса пока ТЫ не скажешь КТО сделал ЭТО", когда в неполные девять лет, твоя классная провела тебя путем тринадцатого апостола, и пережил ты то же, да вот только повеситься не смог, потому что в отличие от него, не знал о смерти.

Произнесенная фраза не вызов и не эпатаж. Не более вызов и эпатаж чем те строчки, с которых Альбер Камю начинает свой "Миф о Сизифе", вспомним: "Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - проблема самоубийства". Это приглашение к разговору, к "школьной философии". К беседе с теми, кто выжил после школы, с теми, кто хочет выжить в школе. Иначе новому веку просто не быть новым.

Новизна образовательных идей, как и новизна века, понятие достаточно относительное. Если мы посмотрим на историю образования, то заметим устойчивое постоянство педагогических приоритетов, которыми выступают становление образа и образование подобия, т.е. в соответствии с образцом. Это и есть те педагогические универсалии, чья субстанциональность не может быть преодолена ни одной педагогической системой. Ведь образ и подобие есть два предельных ориентира, между которыми курсирует, начиная от древних греков, педагогическая мысль. Они, как линия горизонта, всегда здесь и всегда где-то там, видимые, но недостижимые. Даже на уровне умозрительной гипотетики бесподобный образ или безобразное подобие, будучи реализованным проектом, означали бы отрицание распятой между этими пределами человеческой сути. Улыбка Иешуа и оскал Шарикова выписаны рукой гения, не собирающегося нас чему-то учить, скорее предостеречь. А что же учителя? Качание педагогического маятника, подчиняясь воздействию внешних сил, организующих социальное пространство той или иной эпохи, мало зависит от устремлений самих педагогов. Скорее напротив, базовые педагогические концепты этапируют в общественном сознании непрерывность образовательной амплитуды. Одна эпоха, прозрев, через "Исповедь" Аврелия Августина выбирает образ, сознание другой, оглушенное грохотом машинизированного пространства, стремится к унификации и уподоблению.

Время глобальной проектности определило построение образовательного конвейера, формующего образцы в соответствии с генеральным планом построения типизированного общества. Каждый уподобленный элемент этой системы представлял собой вочеловеченный набор знаний, умений и навыков направленных на решение поставленных системой задач. Превращение человека в "инструкцию во плоти" стало предметом особой области знаний. "Тотальная мобилизация" определила основные постулаты педагогики в форме "Великой дидактики" Я.А. Коменского. "Учить всех, учить всему…". "И сотворили школу так, как велел им дьявол. Ребенок любит природу, поэтому его замкнули в четырех стенах. Ребенку нравится сознавать, что его работа имеет какой-то смысл, поэтому все устроили так, чтобы его активность не приносила никакой пользы. Он не может оставаться без движения - его принудили к неподвижности. Он любит работать руками, а его стали обучать теориям и идеям. Он любит говорить - ему приказали молчать. Он стремиться понять - ему велели учить наизусть. Он хотел бы сам искать знания - они ему даются в готовом виде. И тогда дети научились тому, чему бы ни научились в других условиях. Они научились лгать и притворяться", - писал швейцарский педагог Альберт Ферьер. И хотя впервые "стали обучать теориям и идеям" в платоновской академии, готовившей интеллектуальную элиту для разных исторических эпох, к словам Ферьера стоит прислушаться.

Петер Козловски, у которого мы заимствовали понятие "тотальная мобилизация", в своем "Мифе о модерне" высказывает мысль, что "Тотальная мобилизация как основное содержание прогресса, прикрывающегося маской разума и гуманности, рождает боль (курсив наш), жертву и нигилизм"¹. Типизированное общество требовало типизации индивидов. "Из класса школьного в класс рабочий" - до последнего времени звал плакат на одной знакомой нам школе.

Те средства, что оказались достаточно хороши для этой цели, и перечислены Ферьером. Но только как описать то, что должна чувствовать одушевленная болванка от контакта с резцом? Озвучим это ощущение устами всем известного персонажа из сказки Алексея Толстого, сумевшего отстоять свой нос криком "Мне больно". Одни из нас формовались легче, об других ломались указки, но переболели-то мы все. Случайный посетитель, зашедший в общеобразовательную школу на перемене, будет оглушен и растоптан минутной встречей с детством, которое только в усмешку можно назвать счастливым. Есть ли название для этой болезни, симптомы которой мы наблюдаем изо дня в день в школе, ставшей для детей маленькой жизнью и в жизни ставшей для нас, повзрослевших, одной большой школой? Говоря в своем рубежном для неофрейдизма начала века труде "Вырождение" о Новалисе, Вагнере, Ницше, Толстом, Достоевском, ученик Чезаре Ламброзо, Макс Нордау вводит в психиатрический оборот понятие эготизм. "Под эготизмом мы разумеем болезнь, выражающуюся в том, что больной видит все в превратном свете, не понимает окружающего его мира и не умеет найтись в нем"². Эготизм в представлении Нордау является понятием, не выводимым из обыденных представлений об эгоизме. "Эготизм не следует смешивать с себялюбием или эгоизмом. Эгоизм является результатом ненормального воспитания; он очень неприятен в общежитии, свидетельствует, может быть, о недостаточно развитом чувстве нравственности, но признавать его болезнью нельзя"³, пишет Нордау. Болезненным свидетельством вырождения он считает эготизм. Согласно Нордау, не понимали окружающего мира такие философствующие "болтуны" как Беркли, Фихте, Шеллинг, Гегель. Однако для человека, олицетворяющего норму, известный клиницист не находит примера. Норма не нуждается в примере. Норма безлика, как безлика сама смерть, подводящая всех к общему основанию. Жизнь подразумевает разнообразие своих проявлений. Нордау, будучи практикующим психиатром, боялся разнообразия и потому не смог понять жизнь.